\
От известного российского писателя Валерия Ивановича ПРИВАЛИХИНА:«
УТКИ ОЗЁР ЮЖНОГО НАРЫМАЗа Гришкинскими покосами начиналась тайга, а за стеной буреломного леса опять шли луга с россыпью рыбных озер, с богатой охотой на уток.
Всего шесть-семь километров от многолюдного райцентра Молчаново, а такая
тишь, такая глушь, такая красота лесов, увитых диким хмелем со спеющими малахитово-желтыми шишками, такое разнотравье, такие яркие жаркие рдяные цвета от ягод калины, рябины, малины, зрелых и зреющих плодов шиповника. Главное все-таки синеокие озера с утками… Такая уток тьма на глади воды. Так преспокойно они плавали, лениво окуная головы в воду, чтобы достать корм. Какой треск от частых-частых взмахов крыльев уток, ударяющих об воздух, царил над покосами, когда вспугнутые утки снимались с озерной глади, и тучи их, вспугнутых, перелетали на другие – безопасные – места. Меня всегда эти тучи уток удивляли. Всегда я высказывал своё удивление другу моему по жизни, по охоте и собрату по перу Володе Рындину. Он смотрел на меня, немного не понимая, о чем это я? Выслушивая еще раз, кивал, говорил, что вообще-то да, мы не в самой глуши. Мы только переплыли на моторке Обь, забирая немного влево, к песчаной золотистой полоске, куда возят приезжих летом на лодках и катерках. купаться, ставить переметы, бродить с бредешком на ту сторону. Мы же только чуть углубились в протоку Амму и с полкилометра прошагали пешком. Володя умолкал, а я понимал, что если бы мы, минуя Обь, не забирали влево, а шли бы на моторе по ряби большой обской воды прямехонько, нам бы пришлось, причалив, идти к озерам через чащобник, по пути миновать две сырые низинки, заполненные даже при нечастных дождях водой, а потом еще топать да топать полем и лугом… А еще я понимал, что не у каждого молчановца во дворе гаража вездеходный «Урал», не у каждого два лодочных «Вихря», вертикалка-тулка и двухствольная ижевка, не у каждого в дупле полуторавековой талины близ озера спрятана надувная резиновая лодка, а по берегам озёр покрупнее в осоте прячутся плотики да лодчонки. Я понимал также, что от областного Томска, где был мой дом, до районного Молчаново плыть по воде «Метеором» двести километров мимо совсем не южных Коломинских Грив, под двести – рулить шоссейной дорогой, и что путь этот на Север, в отдалённый пусть Южный, но Нарым. Так что утки озёр Южного Нарыма не в такой и близости, не в таком соседстве и контакте с людьми. Даже коренные молчановские жители бывали здесь очень редко и неохотно. На озерцах за Гришкинскими покосами охота богатая, дичь водоплавающая обильная. Охота для горожанина вовсе не охота. В самом деле, прибредали к озеру в солнечный полдень, плоты из трех сколоченных брёвен отталкивали от берега, на настил плота ложились, подремывали и час, и другой. Смаривало на солнце, случалось, и засыпали. Утки успокаивались, припархивали на озеро. Глаза приоткроешь, в двадцати метрах утки.
К ружью медленно-медленно потянешься, с предохранителя бескурковку снимешь, вскинешь ружье и в стаю уток взмывающих дуплетом дробью тройкой выстрелишь, три, а то и все пять уток добыча… Больше и не надо, вся и охота…».
От известного российского писателя Валерия Ивановича ПРИВАЛИХИНА:
«ПЕВЕЦ-ЛИРИК РУССКИХ ОХОТ
Помню, однажды в журналистской молодости я был в командировке в Васюганском леспромхозе. Зная, что во второй половине дня погода надолго испортится, я с утра пораньше сделал все свои дела и заторопился к самолету. Он отлетал в полдень, я успевал, но, когда мы на лесопунктовском «уазике» подрулили к аэропорту, Ан-2 уже катил по взлетной полосе, отрываясь от земли. Я понимал, что произошло. Летчики и пассажиры неполного борта следили за погодой, знали о предстоящей вот-вот затяжной февральской метели. Опасаясь приказа авиадиспетчера задержать вылет, решили лететь раньше расписания. Взлетевший борт в такой ситуации авиадиспетчеры уже не развернут, не посадят. Я проводил отлетающий самолет долгим взглядом, пока он не скрылся из виду. Мне ничего другого не оставалось, как пойти к заезжему дому. Заведующий заезжим домом, бодрый старик Забродин сочувственно посмотрел на меня, сказал, что самолет улетел раньше, но понять это можно, иначе задержка на три, а то и все пять дней. Буран, как подсказывает ему поясница, начнется скорее всего час спустя. Нужно приготовить воды и дров, пока не занялась непогода. Забродин был доволен, что самолет улетел: задержи метель самолет, и ему бы пришлось обслуживать всех пассажиров борта. А так – я один. Он ушел за водой и дровами. В брусовом заезжем доме были просторный коридор с фикусом, с диваном, с репродукциями картин на стенах и четыре комнаты. Любая из них – моя. Я не спешил расположиться. Времени впереди – уйма. От нечего делать, я рассматривал развешанные по стенам репродукции картин. Их было три, и все пейзажные, зимние. На одной – три лося у стоящего в поле стога, кормились сеном этого разворошенного стога. Снова лось. Один. В рассветном солнечном зареве стоит посреди заснеженного леса. Мощь его экстерьера, мощь ветвистых лопатообразных рогов подчеркивают стволы тонких деревьев. Лось как будто замер в размышлении, куда податься ему с наступлением утра. На третьей картине – два зайца на залитой лунным светом деревенской околице замешкались перед деревенскими избами в раздумье, подходить им вплотную к домам, или поостеречься, выждать, пока окно, в котором свет, не погаснет. Заяц, изображенный кистью художника слева, присел на задние лапки, передние трогательно повисли в воздухе; что-то он как будто говорит своему собрату, о чем-то они советуются.
- Нравится? – спросил меня старик Забродин, входя с улицы, бросая перед топкой печи щедрую охапку березовых поленьев.
- Нравится, – ответил я.
- Вот и моей нравится. Вышивает картины болгарским крестом. – Забродин, видно, имел в виду свою жену. – А кто художник, знаешь?
- Нет. Первый раз вижу…
- И я не знаю. Муравьев какой-то. Сразу видно, охотник.
- Почему?
- Ну кто такие картинки еще подглядит. Да еще ночью, в лесу…
Я хотел было сказать, что вовсе не обязательно быть в ночном лесу или на сельской окраине, есть еще и творческая фантазия, перенесение события в другое время суток, времен года… Передумал. Сказал, что как только попаду на материк, в город, так сразу
всё о художнике Муравьеве и его картинах узнаю и сообщу.
Довольный моим ответом заведующий заезжим домом Забродин растопил печь жаркими березовыми дровами. Он был охотник с детства, снайпером на войне, скольких уж он фрицев-гансов уложил, было не докопаться. Чем старее, тем неохотнее говорил он о войне. Это, наверное, можно было узнать по его очень давним интервью: три боевых ордена и четыре медали просто так не давали. Последние годы, правда, Забродин ружья в руки почти не брал (оно дремало на стене подвешенное на гвозде), охотился с помощью сетки, плашек, петель и капканов. От этого успехи были не меньше. Всегда он был при трофеях.
Забродин накормил меня рагу из зайчатины. Приговаривал при этом, что чистое варварство стрелять в косого, он всегда пользовался в охоте на зайца петлями. Забродин сказал мне, что отправляется домой, все равно больше постояльцев нынче не предвидится. А если кто и нагрянет, он просил позвонить меня. Ужин для меня готов, в кухне, только разогреть. На прощание он еще раз напомнил, чтобы я не забыл узнать, кто такой художник Муравьев, когда он жил и творил.
Оставшись один, я подошел еще раз к картинам в коридоре, некоторое время разглядывал их, потом пошел выбирать себе комнату, кровать… Выбрал ту комнату, где висела еще одна репродукция картины Муравьева. Лисица на этой картине кралась к плавающим на зимнем не застывшем озере уткам… В окне потемнело, накатывалась пурга, и я равнодушно скользнул глазами по картине, думая больше о том, что впереди дни ожидания хорошей погоды…
Конечно, я забыл о своем обещании Забродину узнать и переслать ему всё о художнике Муравьеве. За четверо суток, которые я вынужденно отсиживался в заезжем доме в таёжном Васюганье, в редакции накопилось много дел. Я улетел в новую командировку. Потом – в другую и третью.
Напомнил мне, наверное, года через два о данном обещании велюровый или бархатный коврик у кровати в районной гостинице. На матерчатом коврике этом была скопирована знакомая уже мне картина художника Муравьева. В скинувшем листья позднеосеннем заснеженном лесу, на деревьях которого еще сохранялись последние желтые листья, по глади стылой озёрной воды с льдистыми береговыми закраинами плавали утки, к которым подкрадывалась лиса-полёвка. Одна утка была в особо опасной близости к лисице. Рассматривая этот незамысловатый, но мастерски исполненный сюжет, вспоминая увитый пургой заезжий дом в Васюганье, я уснул. А через два дня я знал о художнике Владимире Муравьеве. Ничего особенно в биографии. Родился в 1861 году в Петербурге в богатой знатной семье графа-герольдмейстера Леонида Муравьева. Дед художника заработал этот титул, а с ним и огромное богатство, подавляя восстание поляков…
Муравьев-внук учился в Пажеском корпусе. Не доучившись, бросил учебу в 1881 году, подался вольнослушателем в Академию художеств, брал уроки у художников М. Клодта и К. Крыжицкого, но и учеба длилась недолго, всего два-три года. Говорили, что в картинах графа Владимира Муравьева – угадывается подражание художнику Юлию Клеверу, но не угадывалось, говорили, что молодой граф-художник много кутил, пил, из-за чего, женившись в 1883 году на будущей знаменитой актрисе Вере Комиссаржевской, навсегда и расстался через два года с ней. Однако ни следов подражания, ни следов бурных кутежей и безудержного пьянства ни на одной работе не проглядывается. Зато проглядывается очень честная профессиональная работа художника, огромное душевное здоровье и доброта взгляда на мир. А еще – отменное тонкое знание охоты, повадок зверей и птиц. В выставках художников граф В.Л.Муравьев участвовал, но к похвале и широкой славе не стремился. Странное какое-то для художника состояние писать ради письма. Странность еще и в том, что картины его отмечали, выделяли среди прочих, написанных на тему охоты. Может, разгадка странности в подписи на картине «Граф Муравьев». Может, подписываясь так, художник-граф подчеркивал, что его творчество для особ и персон высшего круга, для всех, кто знает толк и в охоте, и в звериных и птичьих повадках? Может. Недаром работы художника графа Муравьева покупали титулованные особы высшего сословия и царского дома. Однако, как показало время, работы художника, опоэтизировавшего охоту, были близки даже людям далеким от охоты, чуждым походам в лес с ружьем. Не случайно же работы перекочевали на рукодельные вышивки гладью и крестиком, на очень уж демократичные настенные коврики при кроватях, на большие и малые иллюстрации книг, на репродукции, повествующие о жизни братьев наших меньших. Загадка и то, что свои охотничьи творения граф Владимир Муравьев, начал в молодости, а слава пришла к нему в довольно зрелом возрасте. Когда ему было уже за сорок. Творческие взлеты пришлись на начало 1900-х и длились всего каких-то 10-15 лет. Это говорит, скорее, о том, что художник очень трудно и самостоятельно шел к совершенству, годами отрабатывая мастерство за кропотливой работой над каждой картиной, над каждым этюдом. Художник не работал на пленере, он предпочитал писать по памяти, дома, в гостиной. Но за этим были многие тысячи часов, проведенных на природе. «Тяга вальдшнепов», «Зайцы на околице», «Лисья охота на уток», «Лоси у стога», «Лось в зимнем лесу», другие многочисленные лоси, медведи, зубры, «Русак выскочил», тетеревиные тока, «Волки в зимний день» и многие другие шедевры. – всё создано, все датировано 1903-м, 1905-м, 1910-м, 1915-м годами… Пик сценической славы пришелся и на последнее десятилетие жизни его бывшей жены-актрисы Веры. Хотя, расставшись, они не общались… И всё-таки, всё-таки… Тайные глубокие незримые связи расставшихся семейных пар, особенно творческих, толком никто не изучал. А им обоим как раз хорошо бывает, самовыражение много полнее, когда они не вместе…Что до их счастья – не знаю…Чайку русской сцены унесла коварная болезнь… Певец русских охот продолжал творить…
Найти работы художника Владимира Муравьева трудно. Объясняется это временем, в котором он жил и творил, пик творчества его пришелся на бурные для России годы. Нельзя сказать, что художник совершенно не заботился о своих детищах. Перед Первой мировой войной были сделаны цветные открытки с его картин в Польше и Германии. В 1914-1917 гг. и Польша, и Германия стали местом жестоких сражений. До открыток ли художника графа Муравьева было.
Художник прожил долгую жизнь. Не стало его в Ростове-на-Дону, куда закатили его революции и Гражданская война, в 1940 году. Живя во времена очень не спокойные, художник В.Л. Муравьев всю жизнь творил на одной ноте, не изменяя себе.
Писал мир зверей, животных, птиц. После революции 1917 года подпись изменилась, стала короче на титул. Подпись изменилась на просто «Муравьев». Без графского титула. Говорят, что он выдавал себя за потомка знаменитого декабриста. Так ли это – не знаю. Но то, что в судьбе художника принимал участие в 1920-х годах сам Климент Ворошилов, точно. Устроил в красноармейскую воинскую часть, в ростовский театр…
И уже одно это обеспечивало художнику спокойную жизнь. К тому же в 1920-х годах В.Л. Муравьеву было уже за шестьдесят. Любую власть стареющий художник, пишущий сюжеты из жизни обитателей лесов, озер, рек, не настораживает, не напрягает. По слухам, художник много пил в Ростове, продавая за копейки свои картины на местном рынке. Но о Владимире Муравьеве с легкой руки его жены еще в 1880-х годах закрепилась дурная слава кутилы и скандалиста. Никак это не вяжется с тем, что мы видим на тех утонченно-поэтичных, сказочных полотнах графа Владимира Леонидовича Муравьева, которые дошли до нас...».
Граф Владимир Муравьев с супругой – графиней Верой Комиссаржевской-Муравьевой:
Некоторые из живописных произведений графа Владимира Леонидовича Муравьёва: 
1908 год, зимняя охотничья сцена.
1915 год, зимний пейзаж с волками.
Начало XX века, зимний пейзаж с лисицей.
1907 год, Tjäderspel.
