Книга профессора Константина Григорьевича Левыкин «Памятью сердца в минувшее...»
Издание осуществлено при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) проект 03-01-00311
Левыкин К. Г.
Л 34
Памятью сердца в минувшее... — М.: Знак, 2004. - 600 с., ил. ISBN 5-9551-0012-1
В предлагаемой читателю книге автор продолжает свою повесть воспоминаниями о том, как он стал москвичом, как непросто приходилось его родителям устраиваться в новой московской жизни, покинув родной дом в деревне в конце двадцатых годов. Она начиналась по временной прописке в Протопоповском переулке и на Третьей Мещанской улице, в квартирах коренных московских обывателей, а продолжилась вплоть до начала Великой Отечественной войны в фабричном общежитии на Закрестовской окраине Москвы. Здесь в тридцатые годы в барачных городках общежитий расселилась молодежь, по общей исторической судьбе и одинаковым причинам покинувшая свои родные гнезда — деревни, села, городки, и сменившая родительские дома на казенное неблагоустроенное жилье.
Вторая часть книги посвящена воспоминаниям о Великой Отечественной войне, которую сам автор прошел солдатом. Свою солдатскую службу он начал добровольцем, участвовал в обороне Москвы, обороне и освобождении Северного Кавказа и Кубани. Войну автор закончил сержантом Отдельной мотострелковой дивизии им. Ф. Э. Дзержинского, в которой ему пришлось служить после боев на Кубани. В составе парадного расчета этой дивизии 24 июня 1945 года старший сержант Левыкин принимал участие в Параде Победы на Красной площади.
Всему этому
автор книги, историк, профессор К. Г. Левыкин дает объяснение и оценку.
63.3(2)
Outside Russia, apart from the Publishing House itself (fax: 095 246-20-20 c/o Ml53, E-mail:
koshelev.ad@mtu-net.ru), the Danish bookseller G*E*C GAD (fax: 45 86 20 9102, E-mail:
slavic@gad.dk) has exclusive rights for sales on this book. Право на продажу этой книги за пределами России, кроме издательства «Знак», имеет только датская книготорговая фирма G*E*C GAD.
ISBN 5-9551-0012-1 ISBN 5-9551-0012-1
© Левыкин К. Г., 2004 © Знак, 2004
9 785955 1
Извлечения.* * *
Сразу после физкультурного парада дошло до нас, солдат-дзержинцев, удивившее нас известие. Командование внут¬ренних войск (а может быть, и не командование приняло решение расформировать наш 2 мотострелковый полк, биография которого началась в дни Великой Октябрьской социалистической революции. Теперь его боевое знамя, про¬славленное в боях за Советскую власть в годы Гражданской(стр.526)
войны, символизирующее ее революционную безопасность в годы мирных пятилеток и осенявшее ее бойцов и командиров в жестоких боях на подступах к Москве в сорок первом, должно было быть передано на вечное хранение в музей. А солдаты и сержанты — ветераны полка по получении приказа на расформирование были отправлены для дальнейшего прохождения службы в известную уже нам 4-ю дивизию внутренних войск в Прибалтике. Объяснение всему случившемуся было простое. Послевоенных призывов тогда еще не было. Пополнение в кадровые части внутренних войск не поступало. А обстановка в стране требовала активизации их действий.
Но 2-й мотострелковый полк-ветеран через два года снова воскреснет. Его боевое знамя будет возвращено в прославленную дивизию имени Дзержинского, и мне придется еще два года чеканить под ним парадные шаги по Красной площади.
В момент расформирования я опять оказался привлеченным к службе в квартирно-эксплуатационной части при составлении актов передачи казарменного оборудования. Товарищи мои уехали в Прибалтику воевать с лесными братьями, а я после завершения работы передаточной комиссии был направлен для прохождения дальнейшей службы в 1-й мотострелковый полк. Этот полк был тоже ровесником Октября и с весны 1946 года находился в боевой оперативной командировке в не менее горячей точке, чем Прибалтика, — в Тернопольской области в Западной Украине.
Остаток лета сорок шестого года я, как говорили солдаты нашей дивизии, «откантовался» во временном подразделении 1-го полка, в котором были собраны все остатки штаба и тыловых служб, заведовавшие складским хозяйством и прочим имуществом и несшие его охрану. «На новенького» я попал в караульную команду и через каждые сутки заступал на службу то в роли помощника начальника караула, то помощника дежурного по штабу полка, а то и просто часовым. Очень надоела мне тогда эта монотонная служба, и я был рад, когда однажды уже в сентябре месяце попал в команду из 20 человек, отправлявшуюся(стр.527)
к месту нахождения полка в город Теребовлю Тернопольской области.
Ехала туда наша веселая команда двое суток на знаменитом в ту послевоенную пору товарно-пассажирском поезде, окрещенном в народе «пятьсот-веселый». Составлен он был из обычных товарных вагонов, оборудованных нарами в два этажа, а двигался он от станции к станции без всякого графика. На некоторых из них приходилось стоять по несколько часов. Но иногда случалось, что шальной этот поезд проскакивал без остановок, как курьерский, по сто- двести километров. В Киеве мы сделали пересадку на такой же «веселый», который шел из Харькова через Тернополь до самого Львова. Еще одну пересадку пришлось сделать в Тернополе опять на такой же «курьерский», следовавший до незнакомого мне тогда города Коломыя.
Ехали мы действительно весело еще и потому, что в команде нашей оказался солдат Владимир Лебедев, вооруженный аккордеоном. Играл он на этом инструменте виртуозно. Он был профессиональным музыкантом, концертировал в составе джаза ансамбля песни и пляски нашей дивизии. Остатки этого ансамбля оказались после его расформирования в 1-м полку. К ним должен был присоединиться Володя после лечения в медсанбате. На аккордеоне и баяне он играть не только умел, но и любил. Музыка в нашем распахнутом на обе стороны вагоне звучала с утра и до позднего вечера. А на станциях около него собирались люди послушать музыку и наши задушевные солдатские песни. Получалось так, что по инициативе, идущей от солдатской души, мы доставляли им редкое, неожиданное и бесплатное удовольствие. Как-то так само собой получилось, что мы очень быстро спелись, по крайней мере, на два голоса, и нам искренне аплодировали случайные встречные пассажиры и железнодорожные рабочие и служащие. А девушки и молодые женщины успевали даже повздыхать, с сожалением провожая нас своими взглядами, когда наш «пятьсот-веселый», неожиданно трогаясь с места, постепенно набирал скорость и исчезал в железнодорожной дали.
Не стал бы я так подробно рассказывать об этой не задуманной нашей дорожной затее, если бы она не сыграла свою(стр.528)
роль в моей ближайшей жизни по прибытии в город Теребовлю к новому месту службы. Дело в том, что мы успели подружиться с аккордеонистом. Он, как профессионал-музыкант и как артист, заметил во мне какие-то сценические качества и представил меня руководителю полкового коллектива художественной самодеятельности. А этим руководителем оказался знакомый мне по нашему 2-му полку лейтенант Николай Старков. Получилось так, что судьба моя решилась по прибытии в Теребовлю сама собой. Дядя Коля, так ребята звали этого офицера, сам меня узнал, вспомнил о моем участии в художественной самодеятельности и походатайствовал перед начальником штаба полка майором Корчинским о прикомандировании меня к вверенному ему коллективу самодеятельных солдатских артистов. В этом коллективе я встретил своих однополчан, одаренных от природы музыкальным талантом, которые еще раньше были приняты в хоровую группу ансамбля. Так я случайно попал в замечательную компанию и по рекомендации моих однополчан Коли Митрофанова, Коли Бровкина и лейтенанта дяди Коли Старкова был дружелюбно принят всеми ее старожилами — известными в нашей дивизии мастерами солдатского искусства. Но для определения моего сценического амплуа мне был устроен экзамен. Художественный руководитель ансамбля старший сержант Дубовский предложил мне прочитать какие-нибудь стихи. Он тогда искал для составленного им музыкально-литературного сценария чтеца-декламатора и почему-то решил, что именно я могу им стать. Маленький еврейчик старший сержант Дубовский восседал на табурете в своем чулане, на третьем этаже дома штаба нашего полка и внимательно глядел на меня своими добрыми, на выкате, глазами, пытаясь, однако, выглядеть строгим и взыскательным маэстро. Очень скоро мы стали с ним добрыми друзьями. Сам он был студентом, не закончившим учебу перед войной в пединституте, а во мне, может быть, угадал отзывчивого собеседника. В течение многих лет после нашей демобилизации до недавнего времени мы таковыми с ним и оставались. Он, наконец, закончил в МГУ факультет журналистики, а я — исторический факультет. Теперь уже Миши нет в живых. Я его(стр.529)
помню и благодарен в памяти за его доброту. Совсем немного у него было возможностей помочь другим и мне в тот опасный сорок шестой год на бандитско-бандеровской Тернопольщине. Но что он мог, то и предложил мне: он взял меня в ансамбль на роль чтеца-декламатора, прослушав мою дикцию в чтении по школьной еще памяти гоголевской «Птицы-Тройки». «Ну что ж, — помолчав, проговорил он и добавил, — лучшего мы не найдем». Так я стал чтецом-декламатором в музыкально-литературной программе под названием «Непобедимая и легендарная». Ее сценарий был написан самим маэстро, и ансамбль уже приступил к репетициям, чтобы показать ее в праздничном концерте 7 ноября. Первым чтецом в нем был сам лейтенант дядя Коля Старков.
Но очень скоро во мне открылись и другие таланты, и я был включен в танцевальную сюиту, в солдатский перепляс и даже в номер классической буффонадной клоунады в амплуа рыжего клоуна под руководством бывшего жокея-наездника Московского цирка Михаила Игнатова. Я сразу попал в концертную программу и очень скоро, как и все мои новые товарищи, стал известной личностью не только в Теребовле, но и в других городах и селах Тернопольской области. Наши концерты доставляли удовольствие не только солдатам, но и гражданскому населению. Своим умением петь украинские песни мы приводили в восторг жителей западноукраинских сел и городов. Может быть и поэтому летом и осенью сорок шестого года четверо наших товарищей, певцов и танцоров, погибли в этих селах от бандитских пуль. Мне досталось участвовать и в боевых операциях вместе с ними, и в их похоронах.
* * *
В Москве весна и лето 1946 года выдались холодными и мокрыми. Ожидался первый послевоенный неурожай. А в областях Западной Украины с урожаем дело обстояло благополучно. В сентябре крестьяне — пока еще единоличники — заканчивали его уборку. В райцентрах и в больших селах по два раза в неделю проходили шумные базары, иногда напоминавшие гоголевские ярмарки. На базарную(стр.530).
площадь съезжались на бричках, груженых всякой всячиной — битой и живой птицей, мясом, мукой, пропавшей уже с российских базаров гречкой, молочными продуктами, заманчивыми на вид и вкусными крестьянскими выпечками, фруктами, овощами, глиняной посудой — не красно-коричневой, как у нас, а серо-черной. Наверное, глина в этих краях была другая, да и технология изготовления и обжига здесь была особенная. Посуда эта вместе с занимательными художественными поделками была представлена в широком ассортименте. Богатство и разнообразие базаров резко контрастировало с полупустыми прилавками магазинов госторговли и лавок сельской потребкооперации. Мы, солдаты, любили ходить на базары. Денег, чтобы купить что-нибудь, у нас, правда, не было, но прохаживаясь вдоль рядов, здесь можно было приценяясь и делая вид покупателя всего вдоволь напробоваться. Стали мы замечать, что вдоль рядов все больше стало появляться людей из восточных областей Украины, а затем и из Российских областей, разоренных войной и надвигающимся послевоенным неурожаем. Они предлагали в обмен на продукты не очень разнообразный ширпотреб, поношенную одежду, обувь и всякие бездельные предметы небогатой роскоши нашего советского быта. А некоторые наши российские мужики предлагали себя в наем на любую работу за хлеб или картошку. Очень все это невыгодно представляло нашу советскую послевоенную колхозную и городскую жизнь единоличному западноукраинскому крестьянину и городскому обывателю, совсем недавно воссоединившихся со своими кровными славянскими братьями и сестрами и обретшими право гражданства в великом Советском социалистическом государстве.
На основе этого контраста националисты-бандеровцы усилили свою пропаганду «самостийной и незалежной» Украины, особенно среди сельского населения. А в этот момент в западноукраинских и белорусских областях неумные ретивые руководители и их уполномоченные начали «борьбу за коллективизацию деревни». В ответ на это в сельских районах Львовщины, Тернопольщины, Ровенщины, Станиславщины резко усилились действия боевого бандитско-(стр.531)
бандеровского подполья. Оно было хорошо организовано и его действиями руководили опытные политики из центра, находившегося тогда далеко за кордоном, где-то в западно-германских землях.
В каждом районе западноукраинских областей действовало по несколько боевых групп— «боевок». Они имели свои базы и в лесу, и в селах. И там, и там бандиты укрывались в схронах — специально построенных сооружениях. В лесу это были тщательно скрытые землянки иногда в два, а то и в три яруса. Строили их под руководством опытных специалистов, именуемых «инженерами по схронам». Скрытым был и сам процесс строительства сложных землянок. Их копали на окраинах лесных урочищ, чтобы избежать протаптывания лесных тропинок, ведущих к расположению боевок в лесных городках. Копали ночью, а землю выносили из леса и раскидывали ее по пашням, да так, чтобы это не нарушало их естественного вида. Выкопав за ночь яму на глубину нескольких штыков, мастера сразу накрывали ее прочным накатом в два-три ряда, маскировали поверхности, добиваясь естественного состояния, или под еловый наст, или под соответствующую растительность. Дальше мастера рыли уже под этой крышей, вынося землю через узкий лаз в мешках. Строились землянки разных видов: одни под жилище, другие для продуктовых складов и хранилищ боеприпасов. В специальных землянках хранились документы, деньги и драгоценности. В селах схроны строились в домах, хлевах, стодолах и других хозяйственных постройках. Это тоже были чаще землянки, сооружаемые под печами в домах и под сложенным немолоченным хлебом, под сеном и соломой. Часто схроны строились между стен с выходами на горище (чердак) или через подпечку в доме, или длинным лазом за пределы двора.
Со всеми видами бандитских сооружений-укрытий мне пришлось познакомиться непосредственно при участии в боевых действиях. В каждой боевке (бандитском отряде) был командир, а над ними стоял районный руководитель, по-украински — «провод». Он объединял действия всех подчиненных ему в данном районе боевок. Ни одна из них не имела права самостоятельно устанавливать связь с другими,(стр.532)
даже соседствующими с ней бандами. Конспирация соблюдалась очень строго на всех уровнях организации боевого подполья. Начиналась она с того, что состав боевок строго исключал принцип землячества и соседства их бойцов. Все они знали друг друга только по боевым кличкам — «псевдо». Клички были всякие. Некоторые были заимствованы из истории гайдаматчины: были среди них «гонты», «бульбы», «гайдамаки», «кривоносы», «кармелюки». В ходу были клички по крестьянским профессиям: «мельники», «ми- рошники», «ковали», «бондари». Встречались и «псевдо», заимствованные у литературных героев. Однажды нам попался бандит по кличке «Швейк». Были клички и от названия зверья. Помню, мы поймали живым бандита, пришедшего на связь в село и задержавшегося там на ночь с возлюбленной. Его звали Чайкой за необыкновенную бы- строногость и способность убегать от преследователей. Настоящее же его имя было Семен Говрада.
В боевках был установлен такой порядок: если кто-то оказывался кому-то знакомым или соседом по селу или если просто кому-то удавалось узнать настоящее имя своего товарища, то командир боевки был обязан сразу же через районного провода развести этих знакомцев. Конспирация строго соблюдалась и по линии связи. Каждый связной знал только того, от кого он получал информацию, и того, кому ее передавал сам. Между боевыми группами во время самостоятельных передвижений исключались всякие контакты на случай непредвиденных встреч. Они не обязаны были окликать друг друга или предупреждать какими-нибудь сигналами. Если какая-то из повстречавшихся групп делала это, то по ней немедленно должен был открываться огонь. Вообще бандиты ни на чьи оклики не отвечали, кроме как длинной автоматной очередью, числом «в восемь». А мы, между прочим, имели строгое предупреждение поступать только по Уставу. Мы обязаны были окликать: «Стой! Кто идет?», потом: «Стой! Стрелять буду!» А потом сделать еще предупредительный выстрел вверх. При таком неукоснительном выполнении уставного положения тот из нас, которого мы назначали «крикуном», должен был на этот момент за чем-либо укрыться. Иначе он был бы окрещен(стр.533).
длинной бандитской очередью в восьмерку. Прежде чем мы додумались до простой меры предосторожности, приходилось нести потери.
Боевые группы бандеровцев свои жестокие террористические действия направляли в первую очередь против советских органов власти, ее ответственных представителей и активистов, против правоохранительных органов, инициаторов коллективизации, представителей западноукраинской интеллигенции и общественных деятелей, перешедших на сторону Советской власти. Особенно жестоко бандеровцы расправлялись на селе с крестьянами, добровольно вступавшими в колхозы. А сами колхозы они подвергали разгрому.
Ровно сорок лет спустя после описываемых событий в западноукраинской деревне мне пришлось побывать в самом беспокойном некогда на Львовщине селе Белокаменное, стоявшем справа от шоссе Львов — Тернополь, неподалеку от известного средневекового Олесского замка. Там сорок лет назад около памятника западноукраинского писателя, создателя украинского букваря Шишкевича бандиты сразили автоматной очередью из засады пятерых наших товарищей. Помню, произошло это ранним сентябрьским утром. Бандиту удалось тогда уйти безнаказанным. Он затерялся в базарный день среди мирных жителей. Мы искали его в селе Белокаменном. К концу того трагического дня разразился сильный ливень с грозой. Мы спасались от него в бедных крестьянских хатах. Их хозяева были напуганы бандитскими действиями и нашими ответными мерами. Село было бедным, стояло на небогатой, совсем нечерноземной земле, но ее жители тогда больше всего боялись коллективизации и слово «колхоз» повергало их в страшное смятение. Дня три мы проводили в селе и на его подлесной окраине (Подляске) проческу, но ничего и никого не обнаружив, ушли из него. Я тогда и представить себе не мог, что спустя сорок лет мне придется снова побывать здесь. На этот раз сюда меня и моих коллег — музейных работников — привлек интерес к историческим памятникам этих мест и задача их музеефикации. В такое же теплое сентябрьское утро 1986 года мы подъехали к восстановленному из руин(стр.534).
Олесскому замку польского магната-феодала, превращенному в музей средневековой замковой архитектуры и культуры западноукраинского народа. Большой интерес тогда у нас вызывало в этом музее знакомство с коллекцией деревянной церковной скульптуры, собранной местными энтузиастами музейного дела по всем областям Западной Украины. В середине дня нас повезли обедать в колхозный ресторан села Белокаменного. Я с утра ожидал встречи с этим некогда страшным бандитским местом. Теперь от Олесского замка в село вела асфальтовая дорога, по обочинам которой рядами стояли отягощенные плодами фруктовые деревья. А в самом селе на местах бедных крестьянских хат стояли новые благоустроенные дома-усадьбы, с водопроводом, электрическим освещением и с очень заметным достатком. Вдоль оград домов плитами были выложены тротуары, по которым нам навстречу шли из школы ребятишки-пионеры в красных галстуках. В центре села мы остановились на площади перед торговым и культурным комплексом. Здесь был большой универсальный магазин с рестораном, клуб, школа и здание правления колхоза. Колхозом этим более двух десятков лет руководила женщина. К сожалению, я не запомнил ее имени и фамилии. Но зато хорошо запомнил, что она была дважды удостоена звания Героя Социалистического Труда. Ее умом, организаторским талантом и волей колхоз, некогда созданный в бедном запуганном бандитами-бандеровцами и нашими не менее устрашающими прочесываниями селе, стал не просто миллионером, он преобразовал весь уклад жизни здешнего населения и приобщил его к высокой украинской и интернациональной советской культуре.
Вкусный и дешевый обед тогда в колхозном ресторане официанты подали нам в дорогой посуде. В зале звучала мелодичная, с украинскими мотивами музыка колхозного джаз-ансамбля. После обеда мы осмотрели только что созданный тогда мемориальный музей писателя Шишкевича. А потом мы посетили две картинные галереи. В одной были выставлены шедевры западноевропейского искусства Львовского музея, а в другом — произведения современной самодеятельной живописи.(стр.535)
Когда сорок лет назад в этом селе, общаясь с крестьянами, мы, как могли, агитировали их вступать в колхоз, мы и сами не могли себе представить и сотой доли того, что удалось мне увидеть теплым сентябрьским днем 1986 года. Непонятным, однако, для меня остался вопрос: откуда и почему осталась такой живучей националистическая предубежденность здешних людей и их непримиримая, глухая враждебность к воссоединению этого края с государством, давшем им возможность так высоко подняться в своем благосостоянии и просвещении? Эту враждебность мы почувствовали и на нашей конференции. Мне вспомнилось тогда, как сорок лет назад, воюя с бандитами, мы при активном содействии нашего командира полка своей художественной самодеятельностью не просто развлекали население сел, но и содействовали установлению с ним нормального отношения и дружбы.
* * *
Незадолго до моего прибытия к месту новой службы командование полком принял полковник П. С. Великанов. До него полк уже два месяца стоял гарнизонами в селах района в Тернопольской области и вел бесконечную борьбу с бандеровскими боевиками. Первый батальон свои подразделения рассредоточил в селах Будановского района, второй — в Скалатском районе, а третий — в окрестностях райцентра Великий Глубочек. В названных райцентрах располагались штабы батальонов, а их подразделениям приходилось действовать за пределами района расположения. Роты и взводы батальонов стояли также в селах Золочевского, Яновского, Струсовского, Микулиского, Гримайловского и других районов, названия которых я уже и не могу вспомнить. Штаб 1-го полка стоял в городе Теребовля. Сюда в сентябре 1946 года прибыл и я и буквально на второй день по прибытии встретил на улице своего нового Батю, жизнь которого мне с моими новыми товарищами было доверено охранять и защищать от ожидаемых и неожиданных нападений и угроз бандеровцев. Артистами-то в нашем взводе-ансамбле мы были всего лишь по совместительству(стр.536)
По человеческим качествам, по достоинствам и чести офицера полковник Великанов в ряду моих командиров, во власти которых проходила моя служба на протяжении восьми лет, стоит в моей памяти рядом с первым нашим партизанским комбатом майором Петром Ильичем Полушкиным. Такое сравнение пришло мне на ум при первой же встрече с новым Батей на главной улице Теребовли. Я не сразу обратил внимание, что навстречу мне вышел из-за угла дома, в котором располагался штаб нашего полка, офицер высокого чина. Был он небольшого роста и одет в скромную, но ладно сидевшую на нем полевую форму. В городе тогда кроме нашего стоял еще армейский артиллерийский полк, офицеры которого ходили в полевой форме, в отличие от наших столичных золотопогонников. Предстоящая встреча с обыкновенным пехотным офицером не вызвала у меня, столичного сержанта, предварительного напряжения к уставному приветствию. Я даже не сразу разглядел приближающиеся ко мне полковничьи погоны. И вдруг полковник преподал мне давно забытый урок — он первый поднес руку к своей пилотке, а я даже не успел перейти на строевой шаг и, виновато откозырнув, постарался побыстрее прошмыгнуть мимо, чтобы избежать неминуемого взыскания. А полковник и не думал меня поучать, его урок сразу достиг своей цели, тем более что тут же встретившийся мне мой попутчик по «пятьсот-веселому» поезду старшина Дятел сказал мне, что встретившийся нам полковник и есть командир нашего 1-го мотострелкового полка. Тут я и вспомнил первого своего комбата майора Полушкина. Впоследствии я часто вспоминал про него, общаясь с новым командиром, ощущая его постоянную заботу и ко мне, и ко всем простым солдатам, за жизнь которых он не только нес обычную ответственность, но и по-отцовски строго оценивал наши поступки и проступки, умел понять и простить непреднамеренные солдатские прегрешения, умел справедливо наказать проштрафившегося, поддержать проявившего слабость и вовремя заметить и поощрить отличившегося смелостью и особенно находчивостью. Наш полковник любил солдат. Я помню, как он плакал на могиле Коли Бровкина, погибшего на его глазах в бандитском селе Окно(стр.537)
Гримайловского района. Как это все тогда произошло, я расскажу чуть позже.
В сентябре месяце полковник Великанов еще не закончил знакомство с личным составом полка. Его подразделения были рассредоточены по всей Тернопольской области. Их не сразу можно было объездить. Расстояния были немалые и небезопасные. Но, видимо, общую обстановку тогда он уже мог и представить, и оценить. Думаю, что он успел понять, что только боевыми репрессивными действиями по отношению к крестьянскому населению невозможно было добиться сколь-нибудь значительных успехов в укреплении Советской власти и в борьбе с боевиками-националистами. И одно из первых решений командира полка было абсолютно неординарным и даже непонятным для офицеров штаба. Узнав, что во втором батальоне сохранились еще остатки бывшего самодеятельного ансамбля дивизии, он приказал собрать их из рот и доставить в штаб полка в его личное распоряжение; не все сразу поняли смысл задуманного им важ¬ного дела.
Скоро бывшие и уже почти забытые дивизионные артисты собрались в Теребовле и были поселены непосредственно в расположении штаба, рядом с комнатой, в которой жил сам полковник Великанов. Он сам подыскал среди офицеров политчасти начальника создаваемой команды самодеятельного солдатского творчества. Им оказался тот самый лейтенант дядя Коля Старков. А художественным руководителем ансамбля, уже по совету заместителя по политчасти подполковника Ревенко, был определен писарь политчасти, летописец полка старший сержант Дубовский. Обоим руководителям и всему коллективу было приказано подготовить программу концерта и для разбросанных по глухим гарнизонам солдат, и для мирного крестьянского населения сел, в которых они стояли и несли опасную боевую службу. Понял наш полковник, какую пользу делу может принести волшебная сила искусства в жестокой политической обстановке, создаваемой и бандитами-националистами, и нашим обременительным военным постоем в западноукраинской деревне. Чего греха таить, не всегда наши действия нрави¬лись населению. Чтобы не нарушать штабного строевого(стр.538)
расписания, команда художественной самодеятельности была определена в нем как взвод личной охраны команди¬ра полка. Ему предстояли постоянные поездки в отдален¬ные места расположения штабов и командных пунктов ба¬тальонов и по ротным, и взводным гарнизонам. Они, эти многодневные поездки, не могли проводиться без надежного боевого прикрытия и охраны. А поскольку все участники художественной самодеятельности были настоящими солдатами, физически сильными, ловкими и хорошо подготовленными многолетней службой в боевом отношении, то взвод охраны командира полка оказался готовым к выполнению этой ответственной и сложной боевой задачи.
Первая концертная программа, состоящая из песен в хоровом и сольном исполнении, танцев и переплясов, из реприз буффонадной клоунады, была подготовлена быстро из сохранившегося репертуара недавно расформированного ансамбля дивизии, поэтому взвод охраны командира полка и, по совместительству, концертная бригада оказались готовы к выполнению и той и другой задачи. Для взвода был выделен быстроходный бортовой «Форд» с опытным водителем Колей. И он запылил вслед за полковничьим «Виллисом» по шоссейным и грейдерным дорогам Тернопольской области. Скоро концертная полковая бригада стала широко известна в районных и областных масштабах, а появление нашего музыкально-песенно-танцевально-клоунадного «Форда» во главе с впереди едущей командирской машиной стало ожидаемым и желанным. В составе охранного взвода и в концертной программе по счастливому стечению обстоятельств нашлось место и мне. Я довольно быстро нашел свое амплуа. Если же приходилось вступать в боевое дело, то все нужное для этого я умел делать не хуже других. Успех нашей концертной деятельности был обеспечен постоянной заботой и покровительством Бати. Он оказался весьма тонким и обстоятельным ценителем солдатского искусства. Нашу главную силу он увидел в сохранившемся многоголосом хоре. В нем участвовал почти весь состав самодеятельных артистов. А всего во взводе было у нас чуть больше двадцати человек. Музыкальным руководителем ансамбля и дирижером хора был у нас молодой(стр.539)
музыкант, кларнетист из духового оркестра полка Юрий Гнусин. До призыва в армию он не успел закончить музыкальное училище в Горьком, но его образования оказалось достаточно, чтобы восстановить хоровой ансамбль и обеспечить музыкальное сопровождение всей концертной программы двумя баянистами. Успех наших концертов во многом обеспечивали действительно незаурядные, талантливые солдатские самородки и в хоре, и в танцевальной группе. Они еще в военные годы были обнаружены в нашей дивизии и собраны в ансамбль бывшим концертмейстером Московского музыкального института имени Гнесиных Борисом Шляхтером и бывшим балетмейстером Минского театра оперетты Михаилом Лифшицем. Остатки этого ансамбля сохранились еще в полку после демобилизации после войны значительной его части. И в самодеятельном коллективе, который приказал возродить полковник Великанов, солистами оставались сержанты: лирические тенора Михаил Бутенко и Михаил Лямцев, баритоны Иван Петров, Виктор Тетенко и бас Дмитрий Антипов. Еще танцевали в ансамбле воспитанники Михаила Лифшица, тоже сержанты Павел Кодин, Николай Шеметов, Володя Ивлев и Петр Клепов. К ним добавились и таланты, обнаруженные в батальонах Юрием Гнусиным и Михаилом Дубовским. Очень скоро собранный по приказу командира полка коллектив зазвучал своей музыкой, песнями и танцами по всей Тернопольской области. Сам же наш Батя, поощряя солдатское искусство, очень умело с его помощью смог войти в неформальный гражданский и политический контакт с настороженным, напуганным и даже не верившим еще Советской власти населением Тернопольской области.
Наши концерты всегда проходили с полным аншлагом. Они были бесплатными. В городах они проходили в помещениях клубов и не вмещали всех желающих посмотреть и послушать нас. На них приходили городские руководители, местная интеллигенция и рядовая публика. Иногда мы в один день давали по два-три концерта. Нас всегда ждали, поскольку население предупреждали афишами. Как правило, в первом ряду на концертах всегда вместе с местным руководством сидел и наш Батя, и он всегда с неподдельным(стр.540)
удовольствием и гордостью аплодировал нам, несмотря на то что знал все наши песни, стихи, юморески и репризы. Мы даже иногда замечали, что он шевелил губами, повторяя наши песни с видимым удовольствием.
А в селах, там, где не было клубных помещений, мы выступали на улице, около сельских рад, костелов и церквей. Для сельских концертов у нас был большой запас украинских песен. Мы исполняли их на украинском языке и соло, и хором. Батя и здесь был в первом ряду. Рядом с ним всегда находился и голова сельской Рады, и сельские учителя, и священники. Все они с замиранием слушали и «Дивлюсь я на небо», и «Мисяцю ясный», и «Ой, на горе», и «Повий витре на Вкраину», и много других, но когда мы отлаженными голосами заканчивали сложную в исполнении шевченковскую « Закувала та сива зозуля», все село оглашалось долгими аплодисментами и восторженными криками. Мы пели ее по два, по три раза. Вечером селяне устраивали нам угощение на каком-нибудь из сельских дворов. А мы там до глубокой ночи все пели и пели. Наши культурные визиты в села помогали гарнизонным командирам устанавливать дружеские контакты с их жителями, преодолевать барьеры отчужденности, недоверия, националистической предубежденности. А наш успех вызывал у бандитского руководства раздражение и тревогу за пробуждение обычных взаимных человеческих симпатий. Однажды мы конкретно убедились в этом. В конце сентября после концерта в селе Острая Могила Будановского района публика долго не отпускала нас с площади, а потом после ужина мы до рассвета пели на крестьянском подворье. Через месяц в том же районе был обнаружен бандитский пункт сбора донесений («поведомлений»). Среди них было донесение, которое сообщало бандеровскому районному «проводу» о нашем концерте и перечисляло названия всех украинских народных песен, которые «гарно спивалы солдаты-москали». Указано было и имя хозяина крестьянского подворья, и все меню нашего угощения. Автор «поведомления» не скрывал своего раздражения и злобы не только к нам, но и к расчувствовавшимся селянам. В резолюции «провода» на этом «по- ведомлении» говорилось о необходимости мер пресечения(стр.541)
«москальской» пропаганды. Пожалуй, после знакомства с этим подлым документом мы стали понимать истинное значение нашей развлекательной службы и почувствовали определенную меру опасности со стороны жестокой службы оуновской «беспеки».
Общая служба сдружила нас с нашим Батей. Однажды он с неподдельной гордостью и удовольствием сообщил нам о благодарности, объявленной ему за нашу гуманную культурную работу в селах и в культурно обескровленных сельских и городских клубах. Петр Сергеевич сообщил нам, что нашему коллективу предоставляется честь 6 ноября 1946 года открыть своим концертом только что восстановленный и отреставрированный областной театр. К этому времени мы под руководством старшего сержанта М. Дубовского подготовили специальную музыкально-литературную программу «Несокрушимая и легендарная». Значительная часть ее содержания была посвящена освобождению Красной Армией Украины от фашистских оккупантов. До сих пор помню я начало своего монолога вслед за хором после исполнения песни о Днепре:
У прибрежных скал,
У высоких круч
И любили мы, и росли.
О Днипро, Днипро,
Ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли...
Песня затихала, а я, как мог, проникновенно начинал читать стихотворение, сочиненное нашим художественным руководителем старшим сержантом М. Дубовским:
Хмурил Днепр свои воды,
У порогов угрюмо вздыхая,
Точно трупы лежали заводы.
Украина стонала родная...
Я продолжал читать, а мелодия все нарастала, чтобы грянуть потом победно и торжественно:
Ты увидел бой,
Днепр, отец-река.(стр.542)
Кто погиб за Днепр,
Будет жить в веках,
Коль сражался он,
Как герой!
Наш концерт был принят с благодарным восторгом. Мы долго бисировали, как настоящие артисты. Мы были горды тем, что своим солдатским искусством обозначили начало культурной жизни в еще разрушенном Тернополе. Кто теперь помнит про это в западноукраинском городе, снова обретшим славу оголтелого бандеровского национализма? А тогда, буквально через два или три дня в стычке с бандитами в селе Окно Гримайловского района погиб наш товарищ, солдатский артист, рядовой Николай Бровкин 1919 года рождения, так и не дождавшийся уже объявленной демобилизации, так и не вернувшийся с войны в любимую Тулу.
* * *
До дня гибели Коли Бровкина наш ансамбль уже потерял двоих товарищей. В августе в страшном лесу Скалатского района, который назывался Урочище Мантява, в упор из засады был убит Володя Ивлев, очень красивый и стройный юноша, самый лучший танцор еще в том, старом, военного состава ансамбле дивизии. Он танцевал на уровне профессионального мастера, умел свободно крутить воздушные туры в два оборота, делать пируэты по тридцать два такта, изящно вращать шанэ по кругу и диагонали, крутить бочки. Словом, он делал все танцевальные фигуры и движения, и ничуть не хуже того, как это умеют делать сейчас профессиональные танцоры военных ансамблей. В день гибели ему было от роду всего-навсего двадцать два года. Тогда мы прочесывали страшный бандитский лес, бывший в годы фашисткой оккупации да и после войны местом казни врагов бандеровского движения — поляков, евреев, советских солдат и партизан, крестьян, осмелившихся вступить в колхозы. Мне пришлось побывать в этом лесу и самому увидеть незахороненные останки бандитских жертв. Их кости и черепа белели на лесных полянах. Не однажды мы прочесывали этот лесной бандитский притон, ибо он(стр.543).
долго еще оставался опасным из-за жестокой дерзости и коварства опытных разбойников. В тот день проческа не дала результатов. Руководил ею сам полковник Великанов. Наконец, он дал отбой и послал Володю Ивлева передать команду комбату-2 капитану Огризко снимать блокирующие лес засады. Тот шел по опушке, весело посвистывая. Вдруг раздался один выстрел, и наш товарищ упал замертво. Все произошло на глазах полковника, недалеко от командного пункта. И тогда в ярости солдаты без команды ударили по опушке огневой проческой. В густых зарослях мы потом обнаружили четырех убитых бандитов, но это не убавило горечи от понесенной утраты, от переживаний за несостоявшиеся надежды и мечты товарища. Пуля могла выбрать любого из нас, но попала, может быть, в самого талантливого. Похоронили Володю Ивлева в Скалате. Хотелось мне в сентябре 1986 года проехать по всем нашим могилам во Львовской и Тернопольской областях, но не удалось найти для этого транспортной оказии. А тогда ведь все наши могилы могли быть целыми. Теперь же надежды на это не осталось.
Через две недели в том же августе и в том же Скалате похоронили мы второго артиста нашего ансамбля, хориста по совместительству, сержанта Сонина. Его смерть тоже была совсем не геройской, и нашла она его в том же лесу. В него попала случайная пуля во время ночной перестрелки. Только утром товарищи обнаружили его без признаков жизни на том же месте, где он сидел в засаде.
Не искал подвига и Коля Бровкин, но смерть принял во спасение своего командира, нашего Бати. Случилось это хмурым ноябрьским утром в большом селе Окно («Викно» по-украински), которое стояло на краю леса, неподалеку от райцентра Гримайловского района (по-польски его называли Гжимайлув). По оперативным данным в этом селе бандиты решили обустроить себе зимовку, а может быть, они и успели уже здесь поселиться на подворьях и в домах бандпособников. Наш командир полка решил провести в этом случае полковую операцию по поиску и ликвидации банды. Операция проводилась силами второго батальона и полковых спецподразделений — роты автоматчиков и роты(стр.544),
собранной из других штабных взводов. Ночью село было блокировано скрытыми постами, а рано утром началась проческа - тщательный обыск всех подворий. Они были заранее распределены по боевым поисковым группам. На наш взвод выпала своя задача. Батя выделил для нас самые подозрительные подворья, хозяева которых, по оперативным данным, поддерживали связь с действующей в этой местности боевкой. А руководство поиском он взял на себя. Получилось так, что в этой операции мы должны были выполнять две задачи: вести боевой поиск и охранять Батю. Вторая задача была выполнена ценой жизни Коли Бровкина.
На первом же подворье мы обнаружили недостроенный схрон в стодоле под сложенным там немолоченым хлебом. Хозяин долго и путано что-то объяснял нам. Был он невзрачен на вид, маленький, взлохмаченный, небритый и немытый. А глаза свои он все время прятал. Батя приказал мне отвести его в сельскую Раду для соответствующей проверки его личности и поведения. Там это делали оперативные сотрудники из районного отделения госбезопасности. Я повел его туда, а когда возвратился на свою улицу, наш взвод уже работал на третьем подворье. Я уже подходил к нему, когда услышал короткую автоматную очередь. Вбежав во двор, я увидел там застывшую на мгновение картину: посредине двора стояла полузапряженная бричка, около нее лежал раненый Коля Бровкин, под стеной дома стоял Батя, а через плетень в соседний двор прыгал парень в черной телогрейке и с автоматом в руках. Я вскинул автомат и дал по нему длинную очередь. Одновременно со мной такую же очередь пустил из-за дома Порфирий Конкин, тоже наш хорист. Бандит упал с плетня. Мы потом установили его имя и фамилию. Он оказался сыном хозяина подворья Василем, который числился дезертиром Советской Армии с 1944 года. Вместо фронта он тогда сразу же ушел в банду и имел богатый список бандитских заслуг. А перед этим здесь, во дворе, произошло следующее: хозяином подворья оказался не просто отец бандита, не просто бандпособник, а еще и бывший депутат польского Сейма, куда он был избран еще в 1928 году от находившейся тогда на легальном положении украинской националистической партии.( стр.545)
Теперь ему было уже около восьмидесяти лет, но он был крепок и здоров и руководил своим хозяйством вместе со своим старшим сыном. В то утро они собирались возить навоз на поле. Картину мои товарищи застали на подворье обычную, мирную. Проверке хозяйство подвергалось, как и все остальные в селе. У нас не было предположения, что сын- бандит живет у отца. Бандитскими правилами это было исключено. Но случилось как раз по-другому. Василь был дома и успел спрятаться в схрон, когда почуял опасность. Схрон был хитро устроен между стен хлева и курятника с выходом на чердак над курятником. Но обнаружен он был не случайно. Для этого у нас был свой опыт. Порфирий Конкин обнаружил пустое пространство между стен хлева и курятника, промерив длину всей стены внутри хлева и снаружи. Обнаружилась разница примерно на длину двухметрового металлического щупа. Тогда дотошный солдат стал этим щупом ковырять стенку, а бандит Василь, почуяв прямую опасность, выбрался из схрона на чердак курятника и приготовился к любому исходу. Пока Конкин ковырял стенку, другой наш артист — младший сержант Петрусь (должен сказать, что половину нашего взвода составляли украинцы), увидев дробину (лесницу), подставленную к курятнику, решил заглянуть на чердачок. Поднялся он на две ступеньки и лицом к лицу столкнулся с парнем. «Шо ты тут робищь?» — спросил Петрусь. Тот ему в ответ, шаря, однако, руками по соломе, где был спрятан автомат: «Та я яйца куричьи шукаю». «Слазь на землю!» — строго приказал Петрусь. Надо признаться, что нарушили мы тогда собственным опытом определенную инструкцию: не зафиксировали в самом начале обыска состав семьи и не собрали всех членов семьи в одном месте. Хозяин с сыном продолжали крутиться у брички с конями. Вот и не сообразил Петрусь, что человек на чердаке был лишним и не опередил его своими действиями, а продолжал ожидать, пока тот слезет с чердака. В это время щуп Порфирия Конкина провалился в пустоту. Он выскочил на улицу и громко закричал предупреждение: «Схрон! Схрон в хлеву». Бандиту просто ничего не оставалось делать, как спрыгнуть с чердака, сбивая с ног Петруся. Он вскинул автомат в сторону Бати, рядом(стр.546)
с которым был Коля Бровкин. Не видел никто, как сделал он свой геройский шаг, чтобы загородить командира полка. Предназначавшуюся ему автоматную очередь он принял на себя. Автомат более не стрелял. Коля упал на землю и в горячке успел проползти под бричку. Бывалый солдат, он ожидал следующей очереди с того же чердака. Батя остался стоять у стены и, увидев меня, приказал помочь раненому, вынести его из-под огня. Сделав с Порфирием Конкиным первое дело, мы выбежали на середину двора и, не ощутив веса Колиного тела, вынесли его под стену. Мы тоже ждали продолжения боя, но его не последовало. На наши выстрелы прибежал с группой солдат комбат-2 капитан Огрызко и длинной очередью из ручного пулемета с руки прошил стену хлева от курятника до дверного проема. Схрон был пуст. Живым Колю мы успели довезти до Теребовли. Через тридцать пять часов после ранения он скончался. Врачи местной больницы ничего не смогли поделать. Четыре пули попали ему в ноги, а две в живот. Одна из них задела почку, а во время операции обнаружилось, что вторая почка оказалась больной.
Могилу своему товарищу мы вырыли широкую и глубокую на краю Теребовлянского кладбища, подальше от униатской неприветливой церкви. Мы ему собрали все осенние цветы в красивых окрестностях древнего города. На похороны собралось все население — и старые, и молодые. Многие успели узнать его как солдатского артиста, но не как стреляющего солдата. Много было сочувственных речей и речей, осуждающих неправое бандеровское дело. Все клялись, что навечно сохранят память о Коле в далеком от его родной Тулы украинском городе. А наш Батя, полковник Петр Сергеевич Великанов, говорить не мог, он плакал над гробом Коли. До отъезда из Теребовли мы успели поставить на Колиной могиле обычный деревянный обелиск со звездой и металлической пластинкой, на которой были нацарапаны фамилия, имя и отчество, дата его рождения, время и место гибели. Из Тулы на похороны приехать было некому. Старые родители уже не могли этого сделать. Наверное, и род продолжить тоже уже было некому, второй-то сын также не вернулся с фронта. А теперь уж и родителей нет.(стр. 547).
Нет и Петра Сергеевича Великанова. Из всех известных мне осталось лишь двое-трое. И на могилу Колину съездить теперь не просто, она оказалась в другом государстве.
Имя Николая Бровкина было занесено в Книгу памяти героев-солдат славной дивизии имени Дзержинского. Но теперь-то и дивизии этой нет. От ОМСДОНа остался только ДОН. Остались только «горячие точки» в нашей необъятной России. Продолжают гибнуть в них российские солдаты...
А подчинись тогда бандит Василь приказу Петруся, слезь он со своего чердачка и сложи свой старый ППШ, остался бы жив. Правительство Украинской ССР объявило тогда всем бандитам, сложившим оружие, полную амнистию. И наш Коля дожил бы до демобилизации, да и нас с Порфирием Конкиным миновал бы грех. Но не хотели тогда люди поступать по разуму. Хотя и ныне немного набралось ума...
* * *
1946 год подходил к концу. Новый, сорок седьмой, мы еще встречали в Теребовле и все еще мотались с Батей по непроходимым проселкам, от села к селу, от леса к лесу. Еще две могилы выкопали мы в городках Струсово и Микулинцы. Была уже объявлена демобилизация военнослужащих старших возрастов, до 1921 года рождения включительно. Однако все наши старики: Миша Бутенко, Миша Васильев, Миша Лямцев, Паша Кодин, Коля Шеметов, Петрусь и остальные решили не расставаться ни с Батей, ни с ансамблем. К нам присоединился и наш худрук Михаил Рафаилович Дубовский. Батя обещал нам держать всех при себе в том же качестве. Но тут всех нас поразило и обидело неожиданное известие из Москвы: пришел приказ министра о расформировании нашего 1-го мотострелкового полка. Его личный состав надлежало передать на пополнение полков, действующих в «горячих точках». Призывов солдат молодых возрастов в Советскую Армию все еще не было. Все наши планы нарушились, и мы стали собираться в Москву. Там всем нам предстояло расставание и опять переезд к новым местам службы. Наш Батя в эшелоне приказал разместить всех нас, своих приемных сыновей, в штабном вагоне. Всю дорогу мы пели песни, а он не уставал их слушать. (стр. 548)
В старинном городе Теребовле древнего Галицко-Волынского княжества мне с той поры бывать не приходилось. Мы уезжали в январе. Город был в снегу, а мне этот один из самых красивых из виденных мною городов запомнился золотом осенних садов и лесных склонов окружающих его невысоких гор. Он запомнился еще каким-то мирным, белокаменным, чистым, уютным и тихим городком. Так он открывался взору при въезде в него со стороны Тернополя. Город протянулся вдоль правого берега узенькой реки Серет, извивающейся по распадку между двумя грядами сопок. Вода в реке была чиста и ее можно было пить в любом месте. Вдоль реки протянулась главная и единственная улица Теребовли, название которой не запомнилось. Дома по этой улице были все каменные. Самым высоким было здание, в котором размещался наш штаб. Мы жили на верхнем третьем этаже. По обеим сторонам улицы росли ряды белых акаций. А напротив нашего дома вся в осеннем золоте горела каштановая роща-парк. В центре города на небольшом расстоянии друг от друга как белые свечи стояли польский костел и униатская церковь с кладбищем. Напротив костела возвышалась башня Ратуши. Улица и тротуары были вымощены белым камнем и всегда были чистыми. На противоположном же берегу тянулись одноэтажные, негородского вида домики с садами и огородами. Где-то на краю этих садов распластались одноэтажные серо-черные здания казарм и цейхгауза, в которых когда-то стояла воинская часть польского войска. А тогда там расквартировался наш армейский артиллерийский полк. На левом берегу Серета против ратушной башни два раза в неделю шумел на зеленой лужайке крестьянский базар, живой и разносольный. А за базарной лужайкой на высокой горе возвышался над всем городом вечным его стражем замок. Вся его подножная округа, застроенная по склону домиками, называлась «Пидзамче». Только однажды неуемные бандеровские боевики обстреляли нас из руин этой средневековой рыцарской цитадели. Случилось это в самом начале по прибытии нашего полка в Теребовлю. А потом, вплоть до нашего отъезда, город был тих и спокоен. Лишь по утрам и вечерам здешнюю тишину нарушали гудки паровозов. (стр.549).
По краю города, из ущелья со стороны Тернополя, навстречу извилистому Серету выбегала такая же извилистая железная дорога, блестевшая рельсами на черном ее полотне. Городской вокзал, стоявший сзади костела, был маленький, чистенький, с двумя залами для пассажиров первого и второго классов. Пассажиров, правда, почти не было, поэтому на вокзале всегда стояла тишина. Поезда на Чортков и Коломыю проходили здесь редко. Прибежит, бывало, со свистом паровозик с тремя вагончиками, высадит двух-трех человек, подхватит парочку новых и, свистнув, укатит к следующей станции Копычинцы. А вечером он же пройдет в обратную сторону. Такие картинки, как в кинофильме, приходилось мне видеть в маленьких германских городках, где-нибудь в окрестностях Дрездена. Никак эти картинки не увязываются своей мирностью и тишиной с жестоким военным прошлым. Проезжая сквозь такие городки, у меня всегда возникало желание остановиться и пожить в них, наслаждаясь и нежась в их тишине и благоустроенном уюте. В какой-то мере такое удовольствие мне удалось испытать и почувствовать летом и осенью первого послевоенного 1946 года. Теперь же мы уезжали отсюда с чувством искренней грусти и глубокой печали, оставляя могилы своих боевых товарищей. С городом, с прожитым здесь куском беспокойной и опасной жизни, мы расставались навсегда.
С Батей мы расстались в Москве. Он получил назначение на должность в Управлении внутренних войск, а остатки нашего ансамбля и я в том числе попали в 10-й полк нашей дивизии. Старики наши демобилизовались, а остальные однополчане, кажется, опять были посланы на дослуживание в Прибалтику. С полковником Великановым мы все-таки встретились летом сорок седьмого, когда нам снова выпала старая задача в Западной Украине, на Львовщине. Наш бывший Батя приезжал туда в качестве инспектирующего начальника. Но личной встречи у нас не произошло, заботы были разные. Еще раз я встретил его уже спустя лет десять случайно, в троллейбусе, около Колхозной площади. Он был в генеральских погонах. Меня узнал, но был невесел, жаловался на болезнь, которую привез из Китая. Там он служил несколько лет в качестве военного советника. (стр. 550).
А потом Миша Дубовский, наш полковой летописец и худрук ансамбля, рассказал мне, что наш Батя, генерал Петр Сергеевич Великанов умер от страшной болезни.
Вот и вся история про красивый древний город Теребовлю и хорошего человека, редкого по своим человеческим качествам среди всех командиров, которых я встречал, которым был подчинен и от которых зависела моя жизнь на протяжении долгих лет службы народу и Родине.
* * *
Наступил 1947 год, шестой год моей солдатской службы. Старослужащие мои товарищи, довоенного еще призыва, увольняющиеся теперь наконец в запас по долгожданной демобилизации, называли меня «молодой». Так, по традиции, в нашей Красной Армии называли солдат-первогодков, только еще начинающих служить. У нас в дивизии моложе меня было очень немного солдат, призванных в 1944 году. После войны с тех пор в войска пополнения не было, оно придет лишь летом 1948 года. Мне еще предстояло служить два с половиной года. А служба продолжалась совсем не мирная. В наступившем сорок седьмом полки нашей дивизии дважды выезжали в оперативную командировку все в ту же бандеровскую Западную Украину. И оба раза вновь мы прочесывали на Львовщине и на Тернопольщине зеленые урочища, отыскивали тайные схроны, стреляли в бандитов, а они стреляли в нас. В том сорок седьмом мы тоже оставили несколько могил на одном из самых красивых богатыми надгробиями на могилах польских магнатов кладбищ — Львовском кладбище. Со временем все захоронения солдат и офицеров, погибших в борьбе с бандеровцами в годы войны и в послевоенные годы, были перенесены с разных мест Львовщины на это кладбище. В 1986 году мне довелось снова побывать во Львове. Я пошел на свои могилы и нашел их на новом месте, на специально отведенном участке, с именами на гранитных плитах. А старое Львовское кладбище мне вовсе не показалось теперь красивым, может быть, потому, что почти не сохранились там памятники на могилах польской шляхты. Не нашел я там тогда и крестов, которые стояли еще после войны на могилах польских (стр.551)
легионеров, порубанных при прорыве под Львовом в 1920 году фронта белополяков славной 1-й Конармией под командованием легендарного Семена Михайловича Буденного. Оказалось, что польское правительство позаботилось об этих крестах и останках своих легионеров и перенесло их захоронения из Львова на родную польскую землю. А нашему советскому правительству и в голову не приходила мысль о перезахоронении своих героев, погибших в борьбе за свободу Украины. Хоть и шла уже в 1986 году перестройка, хоть и снова на ее волне начался в Западной Украине разгул враждебных Советскому государству националистических настроений и действий, невозможно было представить такого мрачного исхода, который произошел в этой стороне после предательских Беловежских соглашений. Очень скоро после этого стали повсеместно уничтожаться не только памятники и могилы участников борьбы с националистами-бандеровцами, но и могилы воинов, погибших в боях с немецко-фашистскими поработителями украинского народа. Таков оказался финал многолетней, многотрудной и опасной нашей службы в беспокойные первые послевоенные годы в беспокойных западноукраинских землях. Сравняли с землей наследники Степана Бандеры наши могилы. (стр. 552)
Автор
Тема: Библиография и диссертции по истории войск правопорядка и безопасности (Прочитано 9328 раз)